Неточные совпадения
Беден, нечесан Калинушка,
Нечем ему щеголять,
Только расписана спинушка,
Да за рубахой не знать.
С лаптя до ворота
Шкура вся вспорота,
Пухнет с мякины живот.
Верченый, крученый,
Сеченый, мученый,
Еле Калина бредет:
В ноги кабатчику стукнется,
Горе потопит
в вине.
Только
в субботу аукнется
С барской конюшни жене…
— Ну, слушайте же, что такое эти мертвые души, — сказала дама приятная во всех отношениях, и гостья при таких словах вся обратилась
в слух: ушки ее вытянулись сами собою, она приподнялась, почти не сидя и не держась на диване, и, несмотря на то что была отчасти тяжеловата, сделалась вдруг тонее, стала похожа на легкий
пух, который вот так и полетит на воздух от дуновенья.
У этого помещика была тысяча с лишком душ, и попробовал бы кто найти у кого другого столько хлеба зерном, мукою и просто
в кладях, у кого бы кладовые, амбары и сушилы [Сушилы — «верхний этаж над амбарами, ледниками и проч., где лежат
пух, окорока, рыба высушенная, овчины, кожи разные».
«Ребята, вперед!» — кричит он, порываясь, не помышляя, что вредит уже обдуманному плану общего приступа, что миллионы ружейных дул выставились
в амбразуры неприступных, уходящих за облака крепостных стен, что взлетит, как
пух, на воздух его бессильный взвод и что уже свищет роковая пуля, готовясь захлопнуть его крикливую глотку.
Театр уж полон; ложи блещут;
Партер и кресла, всё кипит;
В райке нетерпеливо плещут,
И, взвившись, занавес шумит.
Блистательна, полувоздушна,
Смычку волшебному послушна,
Толпою нимф окружена,
Стоит Истомина; она,
Одной ногой касаясь пола,
Другою медленно кружит,
И вдруг прыжок, и вдруг летит,
Летит, как
пух от уст Эола;
То стан совьет, то разовьет,
И быстрой ножкой ножку бьет.
Гонимы вешними лучами,
С окрестных гор уже снега
Сбежали мутными ручьями
На потопленные луга.
Улыбкой ясною природа
Сквозь сон встречает утро года;
Синея блещут небеса.
Еще прозрачные леса
Как будто
пухом зеленеют.
Пчела за данью полевой
Летит из кельи восковой.
Долины сохнут и пестреют;
Стада шумят, и соловей
Уж пел
в безмолвии ночей.
Сыновья его только что слезли с коней. Это были два дюжие молодца, еще смотревшие исподлобья, как недавно выпущенные семинаристы. Крепкие, здоровые лица их были покрыты первым
пухом волос, которого еще не касалась бритва. Они были очень смущены таким приемом отца и стояли неподвижно, потупив глаза
в землю.
Косыночку ее из козьего
пуха тоже пропил, дареную, прежнюю, ее собственную, не мою; а живем мы
в холодном угле, и она
в эту зиму простудилась и кашлять пошла, уже кровью.
— Что, Петр, не видать еще? — спрашивал 20 мая 1859 года, выходя без шапки на низкое крылечко постоялого двора на *** шоссе, барин лет сорока с небольшим,
в запыленном пальто и клетчатых панталонах, у своего слуги, молодого и щекастого малого с беловатым
пухом на подбородке и маленькими тусклыми глазенками.
Он перевелся из другого города
в пятый класс; уже третий год, восхищая учителей успехами
в науках, смущал и раздражал их своим поведением. Среднего роста, стройный, сильный, он ходил легкой, скользящей походкой, точно артист цирка. Лицо у него было не русское, горбоносое, резко очерченное, но его смягчали карие, женски ласковые глаза и невеселая улыбка красивых, ярких губ; верхняя уже поросла темным
пухом.
— Успокойтесь, — предложил Самгин, совершенно подавленный, и ему показалось, что Безбедов
в самом деле стал спокойнее. Тагильский молча отошел под окно и там
распух, расплылся
в сумраке. Безбедов сидел согнув одну ногу, гладя колено ладонью, другую ногу он сунул под нары, рука его все дергала рукав пиджака.
Внезапно
в коридоре хлопнула дверь, заскрипел пол и на пороге комнаты Самгина встал, приветственно взвизгивая, торговец
пухом и пером,
в пестрой курточке из шкурок сусликов,
в серых валяных сапогах выше колен.
А толпа уже так разрослась,
распухла, что не могла втиснуться на Полицейский мост и приостановилась, как бы раздумывая: следует ли идти дальше? Многие побежали берегом Мойки
в направлении Певческого моста, люди во главе толпы рвались вперед, но за своей спиной,
в задних рядах, Самгин чувствовал нерешительность, отсутствие одушевленности.
Все вокруг него было неряшливо — так же, как сам он, всегда выпачканный птичьим пометом, с
пухом в кудлатой голове и на одежде. Ел много, торопливо, морщился, точно пища была слишком солона, кисла или горька, хотя глухая Фелициата готовила очень вкусно. Насытясь, Безбедов смотрел
в рот Самгина и сообщал какие-то странные новости, — казалось, что он выдумывал их.
Образ Марины вытеснил неуклюжий, сырой человек с белым лицом
в желтом цыплячьем
пухе на щеках и подбородке, голубые, стеклянные глазки, толстые губы, глупый, жадный рот. Но быстро шла отрезвляющая работа ума, направленного на привычное ему дело защиты человека от опасностей и ненужных волнений.
Четверо молчаливых мужчин как будто выросли,
распухли. Дама, прочитав письмо, спрятала его
в сумочку. Звучно щелкнул замок. Кутузов вполголоса рассказывал...
Он видел, что Варвара особенно отличает Нифонта Кумова, высокого юношу, с головой, некрасиво удлиненной к затылку, и узким, большеносым лицом
в темненьком
пухе бороды и усов.
— Серьезно, — продолжал Кумов, опираясь руками о спинку стула. — Мой товарищ, беглый кадет кавалерийской школы
в Елизаветграде, тоже, знаете… Его кто-то укусил
в шею, шея
распухла, и тогда он просто ужасно повел себя со мною, а мы были друзьями. Вот это — мстить за себя, например, за то, что бородавка на щеке, или за то, что — глуп, вообще — за себя, за какой-нибудь свой недостаток; это очень распространено, уверяю вас!
Город совершенно онемел, исчез
в белом
пухе.
Сняв шапку, Егорша вытер ею потное лицо, сытое,
в мягком, рыжеватом
пухе курчавых волос на щеках и подбородке, — вытер и ожидающе заглянул под очки Самгина узкими светленькими глазами.
Однажды Самгин стоял
в Кремле, разглядывая хаотическое нагромождение домов города, празднично освещенных солнцем зимнего полудня. Легкий мороз озорниковато пощипывал уши, колючее сверканье снежинок ослепляло глаза; крыши, заботливо окутанные толстыми слоями серебряного
пуха, придавали городу вид уютный; можно было думать, что под этими крышами
в светлом тепле дружно живут очень милые люди.
Поехали. Стало холоднее. Ветер с Невы гнал поземок,
в сером воздухе птичьим
пухом кружились снежинки. Людей
в город шло немного, и шли они не спеша, нерешительно.
На улице снова охватил ветер, теперь уже со снегом, мягким, как
пух, и влажным. Туробоев, скорчившись, спрятав руки
в карманы, спросил...
Дергался звонарь так, что казалось — он висит
в петле невидимой веревки, хочет освободиться от нее, мотает головой, сухое длинное лицо его
пухнет, наливается кровью, но чем дальше, тем более звучно славословит царя послушная медь колоколов.
Не только первый
пух ланит
Да русы кудри молодые,
Порой и старца строгий вид,
Рубцы чела, власы седые
В воображенье красоты
Влагают страстные мечты.
Викентьев выпросился
в Москву заказывать гардероб, экипажи — и тут только проговорилось чувство Марфеньки: она залилась обильными слезами, от которых у ней
распухли нос и глаза.
У него упало сердце. Он не узнал прежней Веры. Лицо бледное, исхудалое, глаза блуждали, сверкая злым блеском, губы сжаты. С головы, из-под косынки, выпадали
в беспорядке на лоб и виски две-три пряди волос, как у цыганки, закрывая ей, при быстрых движениях, глаза и рот. На плечи небрежно накинута была атласная, обложенная белым
пухом мантилья, едва державшаяся слабым узлом шелкового шнура.
— Болен, друг, ногами пуще; до порога еще донесли ноженьки, а как вот тут сел, и
распухли. Это у меня с прошлого самого четверга, как стали градусы (NB то есть стал мороз). Мазал я их доселе мазью, видишь; третьего года мне Лихтен, доктор, Едмунд Карлыч,
в Москве прописал, и помогала мазь, ух помогала; ну, а вот теперь помогать перестала. Да и грудь тоже заложило. А вот со вчерашнего и спина, ажно собаки едят… По ночам-то и не сплю.
На последних пятистах верстах у меня начало
пухнуть лицо от мороза. И было от чего: у носа постоянно торчал обледенелый шарф: кто-то будто держал за нос ледяными клещами. Боль невыносимая! Я спешил добраться до города, боясь разнемочься, и гнал более двухсот пятидесяти верст
в сутки, нигде не отдыхал, не обедал.
Вскоре после того один из матросов, на том же судне, был ужален, вероятно одним из них,
в ногу, которая сильно
распухла, но опухоль прошла, и дело тем кончилось.
Я не уехал ни на другой, ни на третий день. Дорогой на болотах и на реке Мае, едучи верхом и
в лодке, при легких утренних морозах, я простудил ноги. На третий день по приезде
в Якутск они
распухли. Доктор сказал, что водой по Лене мне ехать нельзя, что надо подождать, пока пройдет опухоль.
Убеждения графа Ивана Михайловича с молодых лет состояли
в том, что как птице свойственно питаться червяками, быть одетой перьями и
пухом и летать по воздуху, так и ему свойственно питаться дорогими кушаньями, приготовленными дорогими поварами, быть одетым
в самую покойную и дорогую одежду, ездить на самых покойных и быстрых лошадях, и что поэтому это всё должно быть для него готово.
И оттого у мальчика всё больше и больше
распухали губы, и он делал большие усилия, чтобы не заплакать, полагая, что плакать
в таких случаях стыдно.
Накануне был первый теплый весенний дождь. Везде, где не было мостовой, вдруг зазеленела трава; березы
в садах осыпались зеленым
пухом, и черемуха и тополя расправляли свои длинные пахучие листья, а
в домах и магазинах выставляли и вытирали рамы. На толкучем рынке, мимо которого пришлось проезжать Нехлюдову, кишела около выстроенных
в ряд палаток сплошная толпа народа, и ходили оборванные люди с сапогами под мышкой и перекинутыми через плечо выглаженными панталонами и жилетами.
Алеша подал ему маленькое складное кругленькое зеркальце, стоявшее на комоде. Старик погляделся
в него:
распух довольно сильно нос, и на лбу над левою бровью был значительный багровый подтек.
Признаться сказать, ни
в какое время года Колотовка не представляет отрадного зрелища; но особенно грустное чувство возбуждает она, когда июльское сверкающее солнце своими неумолимыми лучами затопляет и бурые, полуразметанные крыши домов, и этот глубокий овраг, и выжженный, запыленный выгон, по которому безнадежно скитаются худые, длинноногие курицы, и серый осиновый сруб с дырами вместо окон, остаток прежнего барского дома, кругом заросший крапивой, бурьяном и полынью и покрытый гусиным
пухом, черный, словно раскаленный пруд, с каймой из полувысохшей грязи и сбитой набок плотиной, возле которой, на мелко истоптанной, пепеловидной земле овцы, едва дыша и чихая от жара, печально теснятся друг к дружке и с унылым терпеньем наклоняют головы как можно ниже, как будто выжидая, когда ж пройдет наконец этот невыносимый зной.
Комната еще не выметена, горничная взбивает пуховики,
в воздухе летают перья,
пух; мухи не дают покоя; но барыня привыкла к духоте, ей и теперь не душно, хотя на лбу и на открытой груди выступили капли пота.
Горячо взялся Лазарев за дело, и
в первый же месяц касса клуба начала
пухнуть от денег. Но главным образом богатеть начал клуб на Тверской,
в доме, где был когда-то «Пушкинский театр» Бренко.
Ароматная паюсная, мартовская, с Сальянских промыслов,
пухла на серебряных блюдах; далее сухая мешочная — тонким ножом пополам каждая икринка режется — высилась, сохраняя форму мешков, а лучшая
в мире паюсная икра с особым землистым ароматом, ачуевская — кучугур, стояла огромными глыбами на блюдах…
Оставь, оставь… Дай мне хоть двести тысяч, не возьму. Я свободный человек. И все, что так высоко и дорого цените вы все, богатые и нищие, не имеет надо мной ни малейшей власти, вот как
пух, который носится по воздуху. Я могу обходиться без вас, я могу проходить мимо вас, я силен и горд. Человечество идет к высшей правде, к высшему счастью, какое только возможно на земле, и я
в первых рядах!
Чувствуя, что лицо мое вдруг точно
распухло, а уши налились кровью, отяжелели и
в голове неприятно шумит, я стоял пред матерью, сгорая
в стыде, и сквозь слезы видел, как печально потемнело ее лицо, сжались губы, сдвинулись брови.
Шум над головою становился всё тише, пароход уже не дрожал и не бухал по воде. Окно каюты загородила какая-то мокрая стена; стало темно, душно, узлы точно
распухли, стесняя меня, и всё было нехорошо. Может быть, меня так и оставят навсегда одного
в пустом пароходе?
Бывало — зайдет солнце, прольются
в небесах огненные реки и — сгорят, ниспадет на бархатную зелень сада золотисто-красный пепел, потом всё вокруг ощутимо темнеет, ширится,
пухнет, облитое теплым сумраком, опускаются сытые солнцем листья, гнутся травы к земле, всё становится мягче, пышнее, тихонько дышит разными запахами, ласковыми, как музыка, — и музыка плывет издали, с поля: играют зорю
в лагерях.
Снег под извозчиком обтаял, его маленькое тело глубоко опустилось
в мягкий, светлый
пух и стало еще более детским.
Потом, с прибавлением теплоты
в воздухе, с каждым днем токует громче, дольше, горячее и, наконец, доходит до исступления: шея его
распухает, перья на ней поднимаются, как грива, брови, спрятанные во впадинках, прикрытые
в обыкновенное время тонкою, сморщенною кожицею, надуваются, выступают наружу, изумительно расширяются, и красный цвет их получает блестящую яркость.
Молодые гусята вылупляются из яиц, покрытые серо-желтоватым
пухом; они скоро получают способность плавать, нырять, и потому старики немедленно переселяют свою выводку на какую-нибудь тихую воду, то есть на озеро, заводь или плесо реки, непременно обросшей высокой травою, кустами, камышом, чтобы было где спрятаться
в случае надобности.
Маленькие цыплята лысены бывают покрыты почти черным
пухом. Мать не показывает к детям такой сильной горячности, как добрые утки не рыбалки: спрятав цыплят, она не бросается на глаза охотнику, жертвуя собою, чтобы только отвесть его
в другую сторону, а прячется вместе с детьми, что гораздо и разумнее.
После трехнедельного сиденья вылупляются куличата, покрытые желтовато-серым
пухом; они сейчас получают способность бегать и доставать себе пищу; на другой день их уже нет
в гнезде.
Он преимущественно питаетея травой, но изредка глотает и насекомых; пища переваривается у него не
в зобу, а
в желудке;
пух на теле имеет редкий, розовый и такого же цвета пушистые корни всех перьев; голова, шея, нос, ноги и весь склад стрепета — чисто куриный.
Чрез три недели вылупляются куличата, покрытые сизо-зеленоватым
пухом: их почти всегда бывает четыре, потому что болтуны очень редки: они очень скоро оставляют гнездо и начинают проворно бегать, но
в первые дни отец с матерью кормят их.